МИКРОПОВЕСТИ.
Волков Сергей.
Оглавление: На правах рукописи.
08, О пользе прогулок по кладбищам, девушке Алле и сырой февральской питерской погоде.
Для перехода к оглавлению щёлкните по названию повести.
***
Считайте, что открыли случайную книгу, когда нужно было убить время.
***
Есть такой кино – жанр. Минутные фильмы. Не ролики, а именно фильмы. По-моему, это порождение телевидения. Как между рекламами, если забываешь вернуться на канал. Так и в литературе, возможно, имеют место быть сверхкороткие рассказы и романы. Для отдыхательного чтения.
***
А потом ОНА пошла. И ведь никто не знал куда. Или зачем. Она же никому не скажет. Ну, так и повелось – как спросит кто, отвечают, мол, пошла ОНА.
А она топала по весенней грязи. А грязь, конечно, разъезжалась под ногами. И дождь мочил её волосы и одежду. Да только разве ж её это остановит? Ну, что это за дождь? Так. Мелкая водяная пыль с неба в лицо. В общем, не собиралась она обратно-то.
Встречала, конечно, и добрых людей, и злых. Бегала за бездомными собаками с радостным развратным гиканьем, каталась по первой траве. Знаете, когда из-под старого выцветшего снега с листьями проявляются тонкие живые стрелочки? Всё неплохо так складывалось.
ОНА любила слушать музыку. Иногда на перекрёстках она замирала ненадолго, притворяясь, что ждёт кого-то. Среди грязных снаружи и светящихся изнутри магазинов она зачастую не видела людей, которые, конечно, были вокруг в избытке, но какие-то больно уж одинаково серые. Как магазины снаружи.
Так вот, там, где продавались разноцветные, но одинаково стеклянные коробочки дисков CD, частенько играла музыка. ОНА просто очаровывалась звуками.
Или, когда везло, она садилась прямо на полу, рядом с уличными музыкантами в переходах метро или в трубах. В трубах, на лестницах институтов и на пивных ящиках у ночных магазинов.
ОНА знала не так уж много мест в городе, где можно было встретить уличных музыкантов.
Она никогда не разговаривала с этими людьми. Только слушала и сидела, если её не начинали бить. Музыканты также были какие-то одинаковые. Как и коробки для дисков CD в магазинах на перекрёстках. И потом, они быстро наскучивали ей, когда переставали извлекать звуки музыки. Почему-то все они и всегда были пьяны.
Иногда ОНА ходила только в одной тёплой рубашке. Тогда все вокруг смеялись и показывали пальцами, но не трогали за грудь и задницу. И то, что не трогали, было приятно. Но, если она появлялась в одной рубашке, например, на лестнице института, могли вызвать одинаково синих врачей с неприятными незнакомыми словами и запахами. Они, правда, тоже никогда не трогали её – брезговали.
ОНА всегда помнила про альбом для рисования. Тот лежал пятнадцать лет в шкафу, но в нём так ничего путного нарисовано и не было. И она всегда улыбалась миру.
***
А в голове роились мысли о поиске тетради (любимой формы) для записей. О частом перепутывании форм и содержаний. О нахождении тетради (под картой Питера) в момент осознания этого перепутывания….
Для перехода к оглавлению щёлкните по названию повести.
***
Ты обрезала волосы и плакала. Ничего не говорила. Всё чувствовалось по тому, как мы целовались. Вокруг было не продохнуть от людей. Испуганные и злые, они, кажется, ехали на смерть. А я всё кого-то устраивал и пытался успокоить.
На вокзале в Гатчине я случайно встретил своих. Света, пухлая и некрасивая, стояла возле полотна на мокрой земле. Я знал, что не успею, и это будет конец. Найти потом кого-нибудь будет совершенно невозможно. Миша, держа её подругу под руку, боялся и злобно хвастался. Девушка плакала. Плакал ребёнок.
Офицер стоял прямо на дороге. Стоял как-то враскорячку. Кто-то шептал в ухо про игрушку и бритву на рождество. Перед деревянным домом Второго отделения пошёл мокрый снег.
Люди на выходе в очереди не говорили ни слова. Один вдруг заорал что-то неразборчиво. А потом ясно так: «Пристрелю»! По телефону, видимо. Но трубки не видно. Значит, в микрофон. Ну, да и пусть с ним.
Поезд уже уходил, перегруженный. Вы видели перегруженный поезд?
Людьми.
Договорился на следующем в «люкс». Это шутка, вроде такая у машинистов. Но это они зря.
Чей-то труп лежал у самого полотна, размозжённым лицом вниз. За спиной орали на наряд, неуспевающий убирать положенные восемь метров. Свистел припадочный ветер.
Ничего уже не было….
***
И люди, идущие от станции в Белоострове.
Дорога из Белоострова в Солнечное. По шоссе на велосипедах вверх – вниз.
А кто-то кого-то хочет убить... Сосны.
Сны.
***
В длинном коридоре было жарко.
Наверное, от раскалённых дисков, что прокатывались в сторону кухни то и дело. Больше всего по виду они напоминали CD.
А мы с Кузькой танцевали. Танец Буратино. И она как всегда хохотала. Кузина уж очень весёлая девица.
С утра нужно было идти в ангар. Ангар с рабочими, которых нет. Через него было дико страшно идти, хотя кроме рабочих там никого не было. Я даже не знал, зачем я там. Но понял сразу, что это было необходимо и обязательно для каждого.
Первое, что меня удивило – это город. Как будто в стране недавно была ядерная война. Пыль занимала всё пространство между домами. Часть домов была уничтожена. Очень хмурые регулировщики по одному и два управлялись везде. Даже в переулках и подъездах. Иногда кого-нибудь увозили. Было видно, что навсегда.
На нашей кухне я нашёл хлеб и майонез в стеклянной банке. Я такого с детства не видел. Ну, не совсем с детства. Вру. Пусть. Но эти ниоткуда появляющиеся предметы, вроде дисков в коридоре первые часы сводили меня с ума. Кузька-то потом объяснила, что они ниоткуда не берутся и никуда не исчезают. Только как-то невнятно. Одно я понял – это безопасно для нас.
Потом я никак не мог заговорить с соседями, да и с ней тоже. Как будто из языка удалили больше половины слов. Они ничего не понимали; только простейшие предложения. Я уже начал думать, что сам выдумал большинство этих, непонятных им слов, но раз с улицы донёсся говорок старца. Тот жил напротив и бессильно кричал на регулировщика. Тот же, как, впрочем, и все в дальнейшем, старца просто не видел. Стариков вообще не воспринимали за действительность. Почти никто. Я как-то выяснил, что старики – не галлюцинация. Некоторые их видели. Но – плохо, как я понял. И не понимали вообще. Я – то мог говорить и попроще, а они – нет.
Хорошо, что здесь никто ничем не интересовался, ни о чём не разговаривал и ничего не спрашивал. Я и сам не помнил, где я был всё время, пока менялся мир.
Кузя работала на том же заводе. Точнее, это она меня привела к себе на работу и указала дверь, куда идти. Не знаю точно, что это было, но определение «завод» более всего подходило к сооружению. По видимому здание уходило этажами глубоко под землю. А ещё оно со всеми своими механизмами напоминало космический корабль из детского китайского мультика.
Я тогда зашёл в душно – жёлтую контору. Пару раз подождал в какой-то очереди у секретарей. Взял у прибежавшей Кузьки мои, как она сказала, документы и попал на своё рабочее место.
Я не понимал, как они пишут. По крайней мере, ни одного знакомого слова не увидел. Набор букв.
Меня поручили девушке, сидящей у окна. Кузькиной подруге. На попытки выяснить у неё, что именно делать я получил ответ, что ДУМАТЬ. Не поверил сначала! Просто сидеть и думать. А она просто не понимала, когда я спрашивал о чём.
О чём угодно и обязательно в комнате. В течение девяти часов без перерыва. А потом я шёл на улицу. Там мы встречались с Кузиной и шли домой. Первые дни довольно, кстати, тяжело было без привычки.
Все рабочие – и мертвые, и живые – опасались регулировщиков, как огня. Было непонятно – люди ли они вообще. А выяснять никто не пробовал. Я тоже не пробовал и научился ходить, не попадаясь им на глаза.
В тот день я вышел после работы и стоял, где всегда, - у стены ближайшего дома. Внезапно из-за угла вылетели две спасательные машины с электронным управлением. По тому, что кроме территории они нигде не встречались, было понятно, что дело – швах.
На всякий случай я отошёл поближе к улице, попав в поле зрения ближайшего регулировщика. Он явно задумался. Ждать было опасно.
Тут из узкой двери выглянула Кузина и побежала ко мне. Бесшумно и страшно над забором и над ней пролетел механизм, размером с пожарную машину. Пролетев и над спасателями, механизм с грохотом и пылью вошёл в стену дома там, где обычно стоял я. Облако кирпичной крошки довело видимость до нуля. Над забором бесшумно летел следующий механизм, похожий на первый.
Кузька, взвизгнув, а я - дрожа, побежали за угол и по улице к дому. Рядом мелькали чьи-то ноги и руки. Слышался полустеклянный бой кирпича.
Регулировщик бессмысленно и тупо поглядел на облако, и уверенно двинулся к ближайшему бегущему рабочему.
Мы скрылись за перекрёстком в переулок, и пошли шагом….
Во дворе одноногий старик играл на гармони. Было что-то страшное в том, что из всех нот уцелели только третья-четвёртая. Толи звука в остальных не было, толи я их не слышал… .
***
А.Алла писала, что у нас есть время.
Что надо о многом поговорить. Подумать.
О сексе, например.
Для перехода к оглавлению щёлкните по названию повести.
***
Посидеть вместе и пообщаться.
Привыкнуть быть вместе и отдельно.
Не перенимай.
Не гляди на мир моими глазами.
Вдруг получится.
***
Через ангар было страшно идти. Такой грязи я давно не видел.
Грузовики и тягачи буквально сгнили от неухоженности и времени. «Сколько же тут техники убито»? – думал я каждый раз, пролезая под колючей проволокой.
Выходя с территории расформированной части, мы отряхнулись, отплевались от пыли, вытерли мазут с кед о траву и пошли дальше к Леснику. Каждый раз, когда привозили молоко, мы срезали с Лёхой метров триста – четыреста, но перемазывались буквально с ног до головы.
Очередь была чуть ли не любимым времяпровождением. Из обязаловок, конечно.
В который раз, рассматривая обочины с грибами, мы поджидали своих, заранее предупреждая, что нас шестеро. Больше всех орали женщины, что молоко дадут купить только тем, кто простоит все шесть часов. Причём, каждые два дня орали одни и те же. И всегда на нас. А Лёха, как всегда, орал в ответ, что щаз подойдуць и будуць стаять уси.
Наши подруги жили у колодца, за перекопом, ближе к Леснику, но очень медленно ходили. Так что мы всегда были впереди. Восьмыми или девятыми по очереди. А они подходили чуть позже и всегда приводили соседа, брата, друга или двух. Мы понимали, что им негде, да и некогда больше познакомиться с пацанами и никогда не ругали их.
Мы же получали с этих знакомств и явные преимущества. Вечером, после работы, могли свободно ходить по всем территориям, ссылаясь на своих «знакомых» в каждой из них. И нас никогда нигде не трогали. Почти никогда.
Здорово было, когда начались яблоки. За яблоки часто кого-нибудь целовали….
***
- Как до вокзала доехать?
- По дорогам нашей необъятной Родины!
(Разговор женщины с водителем маршрутки на жаре).
***
Микроповесть.
-Вы видели? Создатель гладил утром кота!
-Тс-с-с-ш-ш, нам показалось….
Ему было ужасно скучно. Он знал всё-всё на этом свете. Не было незнакомого ему запаха, движения, слова, тела. Этот мир сотни или тысячи раз отражался в его душе. И поэтому иногда он невыносимо скучал.
Она ничего не чувствовала. Ей, временами, казалось всё равно – что окружает её и кто живёт рядом с ней. Она развлекалась. Жила. Не было порыва, который восхитил или отвратил бы её. Все малейшие движения, повороты, оттенки эмоций человеческих казались знакомыми, старыми и порядком надоевшими.
Они несли в Мир свет. Радость и печаль мало занимали их. Богатство, роскошь, бедность людей одинаково не вызывали никаких откликов или желаний. Скорее лёгкую улыбку.
Люди отражались в их глазах. От тех, кто Им нравился, глаза зажигались огнём. Неприятным собеседникам доставались стеклянный или ледяной блеск. Чувствительным – полный слёз и свинца хрусталь. Как и от любых глаз, впрочем.
Они не хотели ничего творить или менять. Кем только уже не жив, всё, что могли, они уже когда-то принесли в этот мир. Любовь была единственным Их предназначением….
«Это Она»,- мелькало далеко–далеко в мозгу, подпрыгивая и подёргиваясь под некий сумасшедший весёлый мотивчик, никогда не слышимый, но часто возникающий где-то подо лбом над глазами. Особенно, когда нечего сказать. Так вот в мозгу крутилось и вертелось: «Она, она, она».
Имён и лиц было почему-то не вспомнить. Может, их никогда и не было?
Он точно знал всё о Ней. И до и после этого момента. А Она точно переживала все его ощущения, когда-либо возникавшие в жизни. Да, и в других жизнях тоже.
Перед тем, как остановилось сердце, Он почти увидел Её. Но память – такой залог они отдали за встречу.
Тот, кого звали Трубадур, стоял перед троном, задумавшись. Он слушал Того, кого называли Создателем. Медленная речь растекалась под древними сводами.
-Ты прожил положенные тебе жизни так, как я этого хотел для всех моих детей. Ты свободен. Уходи, – Трубадур стоял, молча и не двигался. Создатель продолжил. – Почему ты стоишь? Ты, отныне, волен выбирать себе дорогу сам. Тебе, наконец, дали то, что ты просил каждый раз, появляясь здесь.
Тяжёлый, почти неслышимый скрип медленно точил свод. На вид свод был каменный, хотя Каменщикам и за три жизни такой не сделать. А Князь придумал его за несколько мгновений. То, что называли Эхо, выползло из-за трона и вопросительно посмотрело на Создателя. Тот сделал жест и Те, кого звали свитой, начали слышать разговор. Точнее, принимать в нём участие, поскольку ушей у них не было.
Трубадур открыл угол рта. Вдохнул коротко, со свистом. Эхо с чувством выполненного долга начало глумиться над звуком, меняя и гоня его под тяжёлые своды дальше и дальше. В лабиринте каменных коридоров что-то рассыпалось и покатилось.
Трубадур опустил голову.
-Разреши мне один раз…. Ещё один раз попасть в Твой мир, – тихо просил он.
-Ты хочешь людей? – зачем-то переспросил Создатель.
Возможно, он улыбался. Или даже прищурил глаза. Так казалось тем, у кого они были. Вообще, представить себе ясно можно только то, что у тебя было или есть.
-Нет. – Трубадур Сухо сглотнул.
-Не-е-е-т, не-е-е-т. – унеслось зигзагами вдаль. Эхо довольно сияло.
Тот, кого называли Сатаной, глянул на Создателя и сказал:
-А я бы его пустил. Пусть встретятся. Интересно. Встретятся ведь?
Создатель неопределённо качнул головой.
-Иди. Только память я у тебя заберу. Побудь в моём мире, если хочешь.
Трубадур уже летел вниз по камню и стеклу. Он ничего не ответил.
Та, которую звали Принцессой, тихо подошла к трону и посмотрела на свиту Создателя. Ей не всегда нужно было говорить, потому, что мысли Принцессы бегали по платью и читались сами. Ещё на платье явно играла Радуга украшениями из чьих-то слов, просьб, жалоб, стонов, вздохов, шёпотов и прочей белиберды.
-Хочешь на Землю? – Создатель закрыл глаза. – сейчас ты самая прекрасная из моих Дочерей. Принцесса. Останься. Я подарил тебе Радость. Неужели ты хочешь опять всё забыть? Ведь просьба выполнена. Теперь никто не сможет даже среди нас сравниться с тобой. Ты уже сама по себе – божество.
-Нет, - неярко заиграли тени и краски чудного платья.
Эхо блаженно жмурилось. Солнечный луч прополз, лизнув, и замер на туфлях Принцессы, пуская зайчиков всем в волосы и на ногти.
-Иди, - все увидели появившиеся уголки губ. Создатель любовался Дочерью. – Но я забираю у тебя память. Ты не будешь помнить о Радости.
Вспыхнул взрыв волшебных искр, и платье Принцессы упало на пол. Испуганные украшения, повизгивая, подпрыгивали с тихим звоном и шорохом.
-Бр-р-рыс-с-сь, колок-кол-льчики-и, - зашипело Эхо.
Платье разбежалось. Пол был чист.
Создатель заговорил:
-Никак не могу понять их нежелание меняться. Или это Страх?
Сатана сидел на Левом подлокотнике и упорно пытался отковырять длинным ногтём что-то, напоминающее изумруд. Тот, естественно сопротивлялся. Ноготь скрипел. Эхо морщилось. Солнечный луч исчез.
Кто-то из Тех, кого называли Свитой спросил:
-А Они получат назад свои богатства, когда вернутся?
-Да, - мрачно ответил Создатель.
-А что они будут делать?
-Где? – Он секунду помолчал. – На Земле? Дожидаться встречи и старости. Родятся они не через тысячу лет. Даже в одном десятилетии. И жить будут в соседних городах. Да, и старость к ним не придёт. Если кто-нибудь, конечно, не постарается, - добавил Он, глядя на Сатану.
Тот делал вид, что не слушает.
Создатель продолжал монотонно:
-Встретятся. Чуть порадуются и умрут. Всё равно, они же знают секрет бессмертия. Не помнят только ни черта.
Сатана подхватил весело:
-Недолго им мучиться. Они же просили только встречу. И каждый пойдёт по своей дороге. Трубадур будет строить накипи в вашем Новом Княжестве Лех, а Принцесса станет Богиней Красоты в Ииде Нуш.
Со стороны Свиты донёсся шёпот.
-И будут думать, что никогда не встретятся? – спросила Радуга.
Эхо тихонько хлюпнуло чем-то из-под трона. Создателю уже наскучила эта тема.
-Всё поймут и увидятся не раз. Но это будет им уже не интересно. Ну, может Смерть ещё раз соединит Их на какой-то миг.
Все посмотрели на Ту, которую звали Смерть. Она шептала, как обычно.
- Тс-с-с-ш-ш, нам показалось.
Для перехода к оглавлению щёлкните по названию повести.
***
Битва под рождество.
Как было.
Оглянись вокруг. Посмотри в небо.
Подумай, а нужно ли тебе добраться до другого берега.
***
Сосны. Песок и иголки. Шишек полно под ногами. И белый мох. А иголки колются. Босиком. Слышен прибой. Или нет. Рядом озеро. Спокойное, гладкое. Прохладно. Кудрявые корни сосен. Мистика.
Велосипеды.
Пляж и велосипеды. Шоссе. Пешком и нет.
Вишера. Девичий пляж.
У велосипеда, помню, было неудобное сидение и всё время срывались педали.
Летом закрыть дочерна портьерами окна. Как в сейфе. Или в шкафу. Все мыслимые окна действительно открыты. Покурить – босиком на балкон.
Пыль физически плотно чувствуется в воздухе.
Пыль Туман Александрович.
***
В магазине «Шубы» оранжевый бадлон.
Безнадёжно больные люди.
Они растворяются в жизни.
***
В такие дни хорошо смотреть на проспект из-за стекла кафе. Начало лета.
Первые горячие дни. День города. Горячая кожа. Королевский дворец.
Взмокшие спины и жажда. До поры неясный народ стекается к площади. В центр. Охрана порядка не спит. В форме и в штатском – мелькают в сгущающейся толпе. Военные смешались со своим народом. Многие залезают на фонари. Как всегда. Как и 150 лет назад.
Кареты врачей наготове. Врачи нервно курят, внимательно смотрят и не смеются.
Телефоны, телефоны и телефоны. Чьи – не разобрать.
Реперы, роллеры, наци, панки, фанаты кино-алиса-кишут-ария-земфира-etc-маны, футболисты, студенты по ВУЗам, металлисты, гопники.
Медленно, по неведомым сначала признакам, расползаются, рассаживаются группками до десяти человек. Скоро можно очень легко отличить всех друг от друга. И, что характерно только для дня города, соседствуют совершенно мирно совершенно разные люди. Пиво, смех, умиротворение.
***
«Духовная ж. и сознание I-ой половины 19-го века. Развитие этического идеала. Спор об исторических судьбах России: Западники и Славянофилы. Наличие стыда(социального). Поиск добра и правды: Так, прим. чисто русское «судить не по закону, а по правде, по совести». Чувство собственного достоинства. Интеллигентность. Состояние души и ума. Аскетизм и бессеребрянничество».
Для перехода к оглавлению щёлкните по названию повести.
***
О пользе прогулок по кладбищам, девушке Алле и сырой февральской питерской погоде.
Автобус. Куда? Зачем? Навязчивый кондуктор два раза спросил карточку. Вьетнамец напротив. Спит. Что-то читал, но его укачало. Кто или что иногда ведёт нас? К чему? Есть ли судьба.
Пустая остановка и, кругом, берёзы в воде. Узкий проход за гаражами между сырых бетонных стен. Пахнет ржавчиной и электричеством. Колючка. Трубы в ободранной теплоизоляции. Рельсы, мазут и старая станция. Привычка ходить по рельсам возвращается медленно, как во сне. Стены исписаны. Кладбище.
Кладбище. Слякоть. Заледенелые дорожки. Редкие люди оскальзываются на лужах. Вода проникает всюду. Пропитывает одежду, медленно въедается в сапоги. Воздух переполнен влагой и еле удерживает её. Голые деревья. Мимо проезжает поезд. В сторону города. Вереница светлых квадратиков окон на сером фоне.
Сумерки.
Ребята, что бренчали на гитаре, допили водку и ушли. Вдали затихают их разговоры. Некоторое время ещё слышны высокие всплески далёкого смеха. Смех напоминает плач. Тишина. Опять только голые деревья. Неслышно и молча, пролетают редкие птицы. Проходит поезд в обратную сторону.
Лбом – в чёрное дерево. Прямо перед лицом кора, покрытая мокрым мшистым налётом. Дерево промёрзло и промокло, но где-то в середине ствола медленно течёт жизнь. Жизнь ждёт своего часа, чтобы проснуться, вырваться изо всех щелей и разрастись яркими листьями.
Песок, которым посыпана дорожка, полувмёрз в лёд и бесполезен. Всё покрывает мокрая плёнка. Ветер бесшумно сплетает и разводит в стороны ветви. На могильной фотографии не видно лица. Оно почему-то в снегу. Нелепый памятник не к месту. Ни о жизни он и ни о смерти. Время, кажется, то ощутимо тормозит, то раскручивается. Сердце нервно шевелится в груди и неровно бьётся. Не сделать ни шагу. Не двинуться. Что-то подсказывает – вот-вот произойдёт то, чего сердце ждало с утра. С начала недели, месяца, года. В этот вечер что-то невидимо сдвинется и оживёт. Хоть до весны далеко, и мир ещё спит.
Разговор, про себя, с Ним. Давно не виделись…. Но не проходит чувство, что здесь не для этого. Несколько шагов в сторону. И всё замирает. Последний день траура. Последний вечер тоски. Сегодня последняя ночь одиночества.
Товарняк. Глухо отстукивают вагоны на рельсовых стыках. Сумерки. Неподвижность. Молчание в высокий воротник. Сердце замерло.
Стройная. Тонкие ноги из-под шубы. Уверенно так. Отражение в воде делает более тонкими и нереально длинными. Почти бегом. Присела у плиты. Поправила не падающую, вроде, свечу. Тёмная коса вьётся по короткой шубе. Как хребет ящерицы. Голова не покрыта, словно в церкви. Здесь нет законов и правил, но это как храм. Сюда тянет больная душа.
Обездвиженное ожидание. Поезд от города. Стемнело.
Поднялась и огляделась. Кругом ни души. Смотрит в лицо. Это Она. Непонятная радость рвётся изнутри к ней, вперёд, вверх…. Но нельзя ошибиться. Нужно ещё чуть подождать. Не спугнуть. Поймать момент. Лицо съедает паутина ветвей верб. Взгляд стекленеет. Её лицо. Почти не различить черт, но, Чёрт! Это Она. Невольно срывается:
-Здравствуй.
Она принимает. Как будто давно не виделись. Тонкие пальцы сложила лодочкой.
-Привет!
Роняем в ватный воздух имена. Но это лишнее. Да и не слышно её. Имя уносит ветер. Мысли мешают. Полумолча, смотрим на могилу. Тихонько по-своему прощаемся с Ним, перебрасываясь фразами о лишнем. Не катит.
Молодые подводят ребёнка. Смеёмся, что это – молодой рокер. Замечаю, что она младше меня. Но рост съедает это ощущение. Мысли уходят, растворяясь в пустоте.
Уходим в сырую темноту. Кресты, надгробья решётки. Цветы. И лужи, лужи, лужи…. Всё вяжется, но знаю, что скоро расстанемся ни с чем. Не хочется верить. Разговор налаживается, правда, в одну сторону. Но ей интересно слушать. Чувствуется. Ей полегчало. С чем-то она пришла сюда, как и я. И это что-то исчезло. Хочется взять на руки и закружить…. Очередная лужа. Кладбищенская калитка. Не обойти. Как раз случай поднять на руки.
Город опустел. Больше нет никого, кроме неё. Все остальные стираются. И она, похоже, забила на мокрые ноги. Кашель. Оттягиваем расставание. Идём пешком мимо остановок. Ещё раз её лицо. Красивая девочка. Смешно…. Школьница. Но делает вид, что взрослая. Как все, наверное, заканчивая школу. Невозможно не влюбиться. Ощущение, что всё сегодня для неё и о ней. Перекрёсток, где я никогда не был. Как доехать к метро? Но это уже последний глоток. Попытка сказать пару лишних слов. Всё. Счастливо. Её теперь не найти.
Короткая шуба мелькает вдалеке, между оживших людей. Разговор длиной в четверть часа и четыре автобусных остановки. Последняя картинка в памяти – нелепый молочный ларёк на другой стороне перекрёстка и закрытые двери троллейбуса.
Автобус. Булькающий звук сцепления. Я не слышал этого звука со школы. Не впервые он – крушение непонятных надежд. Горячая печь в ногах. Чужие оранжевые дома, улицы, кварталы пролетают за оцарапанным стеклом и постепенно превращаются в знакомые места. Нева. Вокзал. Метро….
Я дома.
***
Семь дней, в которые я искал тебя.
***
Мы, молча и хмуро, дошли до метро. Я ей явно не нравился. Она с резким протестом воспринимала любую мою реплику или шутку. В отличие от остальных общажных обитателей. Может оттого, что она, москвичка, плохо чувствовала себя в коммунальных условиях. Жила она, как я выяснил позже, тоже в общаге. Её муж имел комнату в рабочей гостинице в моём районе. Собственно, и ехали мы домой вместе потому, что жили рядом. А её мать теперь жила - так просто в соседнем доме.
На эскалаторе она вдруг разговорилась. Щёки блестят, глаза светятся. Я не ожидал такой перемены и слегка опух. Мне-то она на тот момент вполне ндравилась. Моё молчание было только вежливым желанием не расстраивать подругу Катятины.
На выходе из подземки можно было невооруженным литром глазом определить в нас друзей Не Разлей Вода.
Я не всегда понимаю поведение женщин. Через три года, когда мы стали любовниками, я узнал, что её должен был встречать муж. Тогда мужа мы на выходе не обнаружили, и её перемена осталось для меня загадкой. Видимо, она хотела, чтобы он понял, какая она желанная, сексуальная, общительная. Востребованная, в общем. Женщины частенько умышленно нарываются на ревность своих мужчин.
Маленькое, чёрное, сморщенное, есть в каждой женщине. Что это?
Изюминка.
Чтоб скрасить вечер, мы взяли по пиву, и пошли через Парк пешком. Она почти мечтательно рассказывала, как здесь, в темноте, незнакомый мужик преследовал её, показывал ей член и просил посмотреть на него (мужика) за деньги. А вокруг, мол, никого не было. А мужик, мол, почти плакал. Одна из обычных девичьих относительно реальных баек. Я много раз слышал такое.
-И что ты теперь, лягушка, делать будешь?
-Опять завтра ночью пойду по краю болота.
Есть такой анекдот.
Поболтали. Покурили. Катятина перебесится. Андрюха – тоже. Питер – город маленький. Москва – большой. Хорошо, что познакомились.
-Тут, рядом с окнами курить стрёмно. Дай жевачку, если есть. До встречи.
Кто ж знал, что так нескоро и хорошо встретимся.
Жизнь ещё два раза сводила нас.
А тогда – Гриша, случайно ехавший на копейке с женой за продуктами и остановившийся около моей поднятой руки. Трёхминутный машинный разговор о школьных ребятах и дом. И мой лучший четвероногий друг – запущенная кровать холостяка.
Увидимся - думалось, в полусне. Питер – город маленький.
***
« На Западе войны религиозные. У нас – никогда. Чернышевского мы сейчас с вами презираем. Это наши с вами соотечественники. Некрасов предсказал судьбу Чернышевского. Наполеон Ы покорил себе Европу. Александр не взял контрибуции. Жест, б? Славянофилизм. Самобытность Руси. Общинность. Соборность. Коллективизьм».
***
Братья. Дико. Точность. Матом. Тоот роу ииде нуш.
Свежий рыбий жир. Вектор. Жидкость. Газ. Толстый мутант.
Доги. Лесом. В печень трески. Убить дымом. Глупо.
Черепа и пеньки. Намазать химическим карандашом.
Вотс таймов из ит сейчас? Ес, бубль гум.
Стоял такой классный рекламный щит какого-то банка Москвы. Половина – Невский проспект (от Гостинки к Адмиралтейству), а половина – Кремль. Стильно и символично.
***
Займитесь делом. В этом городе совершенно нет прачек.
Мысль, после стирки в ванной пальто. 00:22 24.04.03.
***
Теперь они будут.
***
Неужели все мои песни никому не нужны?
Неужели они останутся никогда и никем не услышаны?
Раньше мне было страшно жить, а когда появились они – мне есть ради чего,
Но теперь мне страшно умереть.
Так неужели они не нужны и никто их не услышит?
Из «Тот самый Мюнхгаузен»: каждое утро я иду в магистратуру; не скажу, что это подвиг, но что-то героическое в этом есть.
***
Я плыл по мутной реке, скрываясь от чужих глаз.
Лицо или красоту.
Солнечный пляж. Старинный Курорт.
По городам. Питер – Зеленогорск – Ещё.
Площадь средневекового замка – города. Всё рядом. Фонтан. Мороженное.
***
Птицы летят над лесом Сосновка.
Весна
***
16-й век. Расцвет Возрождения и Святой Инквизиции. Не катит.
На правах рукописи.
